Душе легко. Не слышу я
Оков
земного бытия,
Нет места страху, ни надежде, —
Что будет впредь, что было прежде —
Мне всё равно — и что меня
Всегда как цепь к земле тянуло,
Исчезло всё с тревогой дня,
Всё в лунном блеске потонуло…
— Антоний, мне уже пятьдесят один год от рождения и недолго жить на свете: воспитанный в правилах нашей христианской церкви, издавна несогласной с латинскою, могу ли изменить ей пред концом
земного бытия своего? День суда небесного близок: он и явит, чья вера, ваша ли, наша ли, истинная и святая. Но говори, если хочешь.
Неточные совпадения
Ужинали миролюбиво, восхищаясь вкусом сига и огромной индейки, сравнивали гастрономические богатства Милютиных лавок с богатствами Охотного ряда, и все, кроме Ореховой, согласились, что в Москве едят лучше, разнообразней. Краснов, сидя против Ногайцева, начал было говорить о том, что непрерывный рост разума людей расширяет их вкус к
земным благам и тем самым увеличивает количество страданий, отнюдь не способствуя углублению смысла
бытия.
— Я много читаю, — ответила она и широко улыбнулась, янтарные зрачки разгорелись ярче — Но я с Аристотелем, так же как и с Марксом, — не согласна: давления общества на разум и
бытия на сознание — не отрицаю, но дух мой — не ограничен, дух — сила не
земная, а — космическая, скажем.
Все факты
земной человеческой истории имеют единственную и неповторимую важность; жизнь каждого человека на земле есть момент абсолютного
бытия, и другого такого момента не будет уже дано для дела спасения.
У нас есть органические задатки пути, противоположного этому судорожному движению к
земному богу, к механизму, подменившему организм, к фиктивному
бытию.
Согласно современному сознанию человек не имеет глубоких корней в
бытии; он не божественного происхождения, он — дитя праха; но именно потому должен сделаться богом, его ждет
земное могущество, царство в мире.
Эпоха не только самая аскетическая, но и самая чувственная, отрицавшая сладострастье
земное и утверждавшая сладострастье небесное, одинаково породившая идеал монаха и идеал рыцаря, феодальную анархию и Священную Римскую империю, мироотрицание церкви и миродержавство той же церкви, аскетический подвиг монашества и рыцарский культ прекрасной дамы, — эпоха эта обострила дуализм во всех сферах
бытия и поставила перед грядущим человечеством неразрешенные проблемы: прежде всего проблему введения всей действительности в ограду церкви, превращения человеческой жизни в теократию.
Заключал, может быть, из того, что поверхность сия
земная не из чего иного составлена, как из тления животных и прозябений, что плодородие ее, сила питательная и возобновительная, начало свое имеет в неразрушимых и первенственных частях всяческого
бытия, которые, не переменяя своего существа, переменяют вид только свой, из сложения случайного рождающийся.
Земная жизнь для усталого, но чувственного человека восточных стран кажется призрачной, лишенной смысла, а убеждение в возможности иного, посмертного,
бытия побуждает его уже на земле готовиться к райскому покою, как это делали пустынники Фиваиды [Фиваида — пустынная местность в Палестине.], как делают аскеты Индии и наши сектанты-мистики.
Соединение полов, зачатие и рождение, есть, по изначальному определению Божию, норма пола [Об этом с исключительной прозорливостью учит в своей антропологии А. Н. Шмидт (цит. соч.), которая грешит разве только недостаточным признанием этой нормы для человечества в
земном его
бытии.].
Он испытывал сознание отчужденности от всего
земного и радостной, и странной легкости
бытия».
Но проснулся другим, чем был раньше. «Он испытывал сознание отчужденности от всего
земного и радостной и странной легкости
бытия. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и — по той странной легкости
бытия, которую он испытывал, — почти понятное и ощущаемое».
И все исторические теократии, дохристианские и христианские, были принудительными, были всегда смещением двух планов
бытия, двух порядков, небесного и
земного, духовного и материального, церковного и государственного.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего
земного и радостной, и странной легкости
бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, чтó предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и, — по той странной легкости
бытия, которую он испытывал — почти понятное и ощущаемое………………………………